Все комнаты в доме Мелани были ярко освещены, и звуки музыки разносились далеко по улице. Когда коляска, в которой ехали Скарлетт и Ретт, остановилась у крыльца, до них долетел многоголосый шум и приятно возбуждающий гомон пирующих людей. В доме было полно гостей. Многие вышли на веранды, другие сидели на скамьях в окутанном сумерками, увешанном фонариками саду.

«Не могу я туда войти… Не могу, — подумала Скарлетт, сидя в коляске, комкая в руке носовой платок. — Не могу. Не пойду.

Выскочу сейчас и убегу куда глаза глядят, назад, домой, в Тару. Зачем Ретт заставил меня приехать сюда? Как поведут себя люди? Как поведет себя Мелани? Какой у нее будет вид? Ох, не могу я показаться ей на глаза. Я сейчас сбегу».

Словно прочитав ее мысли, Ретт с такою силой схватил ее за руку, что наверняка потом будет синяк, — схватил грубо, как чужой человек.

— Никогда еще не встречал трусов среди ирландцев. Где же ваша знаменитая храбрость?

— Ретт, пожалуйста, отпустите меня домой, я все вам объясню.

— У вас будет целая вечность для объяснений, но всего одна ночь, чтобы выступить как мученица на арене. Вылезайте, моя дорогая, и я посмотрю, как набросятся на вас львы. Вылезайте же.

Она не помнила, как прошла по аллее, опираясь на руку Ретта, крепкую и твердую, как гранит, — рука эта придавала ей храбрости. Честное слово, она может предстать перед ними всеми и предстанет. Ну, что они такое — свора мяукающих, царапающихся кошек, завидующих ей! Она им всем покажет. Плевать, что они о ней думают. Вот только Мелани.., только Мелани.

Они поднялись на крыльцо, и Ретт, держа в руке шляпу, уже раскланивался направо и налево, голос его звучал мягко, спокойно. Когда они вошли, музыка как раз умолкла, и в смятенном сознании Скарлетт гул толпы вдруг возрос, обрушился на нее словно грохот прибоя и отступил, замирая, все дальше и дальше. Неужели сейчас все набросятся на нее? Ну, чтоб вам всем пропасть — попробуйте! Она вздернула подбородок, изобразила улыбку, прищурила глаза.

Но не успела она повернуться к тем, кто стоял у двери, и сказать хоть слово, как почувствовала, что толпа раздается, пропуская кого-то. Наступила странная тишина, и сердце у Скарлетт остановилось. Она увидела Мелани — маленькие ножки быстро-быстро шагали по проходу: она спешила встретить Скарлетт у двери, первой приветствовать ее. Мелани шагала, распрямив узенькие плечики, чуть выдвинув вперед подбородок и всем своим видом показывая возмущение, — точно для нее существовала одна Скарлетт, а других гостей вовсе не было. Она подошла к Скарлетт и обняла ее за талию.

— Какое прелестное платье, дорогая, — сказала она звонким, тоненьким голоском. — Будь ангелом! Индия не смогла прийти, чтобы помочь мне. Ты не согласилась бы принимать со мной гостей?

Глава 54

Снова очутившись в безопасности и уединении своей комнаты, Скарлетт бросилась на постель как была — в муаровом платье, не заботясь о его турнюре и розах. Какое-то время она лежала неподвижно, не в силах думать ни о чем, кроме того, как она стояла между Мелани и Эшли и принимала гостей. Какой ужас! Да она готова скорее встретиться лицом к лицу со всей армией Шермана, чем повторить такое! Наконец она поднялась и нервно зашагала по комнате, сбрасывая с себя на ходу одежду.

После напряжения наступила реакция, и ее затрясло. Шпильки вываливались у нее из пальцев и со звоном падали на пол, а когда она попыталась по обыкновению расчесать волосы, то больно ударила себя щеткой по виску. Раз десять она подходила на цыпочках к двери, чтобы послушать, что происходит внизу, но в холле, точно в бездонном колодце, царила тишина.

Когда праздник окончился, Ретт отослал ее домой в коляске, и она благодарила бога за эту передышку. Сам Ретт еще не вернулся. Слава богу, еще нет. Она просто не в силах предстать перед ним сегодня — опозоренная, испуганная, трясущаяся. Но где все-таки он? Скорее всего у этой твари. Впервые Скарлетт была рада, что на свете существует Красотка Уотлинг, была рада, что, кроме этого дома, у Ретта есть другое прибежище, где он может побыть, пока у него не пройдет этот приступ холодной светскости, граничащей с жестокостью. Плохо, конечно, радоваться тому, что твой муж находится у проститутки, но она ничего не могла с собой поделать. Она бы предпочла видеть его мертвым, лишь бы это избавило ее от сегодняшней встречи с ним.

Завтра — ну, завтра это уже другое дело. Завтра она сможет придумать какое-то оправдание, какие-то ответные обвинения, какой-то способ свалить на него всю вину. Завтра воспоминания об этом жутком вечере уже не будут вызывать у нее такой дрожи. Завтра ее уже не будет преследовать лицо Эшли, воспоминание об его сломленной гордости и позоре — позоре, который навлекла на него она, тогда как он был ни в чем не повинен. Неужели он теперь возненавидит ее — он, ее дорогой благородный Эшли, — за то, что она опозорила его? Конечно, возненавидит — тем более что спасла их Мелани своими возмущенно распрямленными плечиками, любовью и доверием, какие звучали в ее голосе, когда она, скользнув к Скарлетт по натертому полу, обняла ее и стала с ней рядом, лицом к любопытно-ехидной, скрыто враждебной толпе. Как она точно заклеила прорезь, сквозь которую мог прорваться скандал, продержав возле себя Скарлетт весь этот страшный вечер. Люди были холодны с ней, несколько ошарашены, но — вежливы.

Ах, как это унизительно — спасаться за юбками Мелани от тех, кто так ненавидит ее, кто разорвал бы ее на куски своим перешептыванием! Спасаться с помощью слепой веры Мелани — именно Мелани!

При мысли об этом по телу Скарлетт пробежал озноб. Она должна выпить, выпить как следует, прежде чем сможет лечь и попытается уснуть. Она накинула поверх капота на плечи шаль и поспешила вниз, в темный холл, — ее ночные туфли без пяток громко хлопали в тишине. Она была уже на середине лестницы, когда! увидела тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под закрытой двери в столовую. Сердце у нее на секунду перестало биться. Свет уже горел там, когда она вернулась домой, а она была слишком расстроена и не заметила? Или же Ретт все-таки дома? Он ведь мог войти потихоньку, через кухонную дверь. Если Ретт дома, она тотчас же на цыпочках вернется к себе и ляжет в постель без коньяка, хоть ей и очень нужно было бы выпить. Тогда ей не придется встречаться с Реттом. У себя в комнате она будет в безопасности: можно ведь запереть дверь.

Но только она нагнулась, чтобы снять ночные туфли и тихонько вернуться назад, как дверь в столовую распахнулась и при неверном свете свечи в проеме возник силуэт Ретта. Он казался огромным, необычайно широким — жуткая черная безликая фигура, которая стояла и слегка покачивалась.

— Прошу вас, составьте мне компанию, миссис Батлер, — сказал он, и голос его звучал чуть хрипло.

Он был пьян, и это бросалось в глаза, а она никогда еще не видела, чтобы Ретт был так пьян, что это бросалось в глаза. Она в нерешительности медлила, и, поскольку не говорила ни «да», ни «нет», он повелительно взмахнул рукой.

— Да идите же сюда, черт бы вас побрал! — грубо рявкнул он.

«Должно быть, он очень пьян», — подумала она, и сердце ее отчаянно заколотилось. Обычно чем больше он пил, тем вежливее становился. Чаще язвил, больнее жалил словами, но держался при этом всегда церемонно — подчеркнуто церемонно.

«Я не должна показывать ему, что боюсь», — подумала она и, плотнее закутавшись в шаль, пошла вниз по лестнице, высоко подняв голову, громко стуча каблуками.

Он отступил в сторону и с поклоном пропустил ее в дверь, — в этом поклоне была такая издевка, что она внутренне содрогнулась. Она увидела, что он снял фрак и развязал галстук — концы его болтались по обеим сторонам распахнутого воротничка. Из-под расстегнутой на груди рубашки торчала густая черная шерсть. Волосы у него были взъерошены, налитые кровью глаза прищурены. На столе горела свеча — маленькая точка света, громоздившая тени в высокой комнате, превращая массивные шкафы и буфет в застывшие, притаившиеся чудовища. На столе стоял серебряный поднос; на нем — хрустальный графин с лежавшей рядом пробкой и рюмки.